Для большинства поклонников «Машины Времени» уход из группы Евгения Маргулиса в 2012 году был крайне неожиданным фактом. Но ещё более неожиданным и загадочным фактом было появление нового гитариста Игоря Хомича, поскольку обычному человеку совершенно непонятно, как музыканты попадают в столь легендарный коллектив.
Со стороны всегда кажется, что человек в такой ситуации появился буквально ниоткуда. Так ли это? Вот обо всех событиях предшествующих появлению Игоря Хомича в рядах легендарной группы русского-рока, а так же о том, что происходило после принятия его в ряды «Машины Времени» выведал у него самого музыкальный обозреватель «Сенсаций.Нет» Василий Виноградов.
— Не трудно догадаться, что появлению в «Машине Времени» предшествовала череда событий длинною в вашу жизнь. Так как, в итоге, вы «докатились» до жизни такой?
— Да очень просто! Это обычная жизнь профессионального музыканта. Я за жизнь много где «катился». Вот в ресторанах, разве что, никогда не работал. Все больше на сцене. Даже в армии.
— В армии?? Служили артистом?
— Да, я служил в Ансамбле Песни и Пляски Московского округа Противовоздушной обороны в период с 1983-го по 1985-й годы.
— И как же вы туда попали?
— Чистое везение. Дело в том, что до армии я не был профессиональным музыкантом, не состоял ни в какой тусовке и из музыкального образования у меня была только музыкальная школа.
— По какому классу?
— По классической гитаре.
— Неплохая база, получается…
— Да, я занимал какие-то места на областных конкурсах гитаристов. Но вместо музыкального училища, почему-то пошёл в Московский Лесотехнический институт.
— А с чего вдруг такой странный выбор? Вы не планировали связывать свою жизнь с музыкой?
— Я планировал связывать свою жизнь исключительно с музыкой, но своё решение до сих пор как-то не могу объяснить. Вроде бы, чтобы получить образование… Может быть родители… Это странно было… Когда я поступил в этот институт, то сразу сказал себе, что буду заниматься только музыкой. Собственно, ею и занимался — играл в самодеятельной группе. Институт был рядом с домом…
— Вот и ответ! Пошёл учиться туда, куда ближе, но занимался музыкой. А какой факультет, кстати?
— Я учился на факультете счётно-решающей техники…
— А институт был точно лесотехнический? Как-то не вяжется.
— Специальность называлась «Системы управления летательными аппаратами». Просто этот институт находился через дорогу от конструкторского бюро Сергея Павловича Королёва. Он, видимо, просто сказал что-то типа: «Будем готовить кадры рядом!».
— Рядом с домом (смеётся).
— Именно! По территориально-производственному признаку! (тоже улыбается в ответ). Родители работали плюс-минус там же. Я доучился до четвёртого курса, а потом пришли люди из «фирмы» Королёва и стали себе набирать те самые кадры. Времени заниматься музыкой у меня не осталось. Я решил, что гитара мне важнее, ушёл из института и пошёл в армию. Решил, что буду служить музыкантом и просто обзвонил все ансамбли песни и пляски Москвы, в наивной надежде, что меня могут взять. Что странно, в один из них меня и приняли…
Это был коллектив, которым руководил Игорь Иванович Раевский. Его точка зрения укладывалась в предложение «У меня нет солдата, у меня есть артист!». Поэтому коллектив, не смотря на объяснимую текучку, был достаточно высокого профессионального уровня. Я себя чувствовал не солдатом играющим на гитаре, а гитаристом, проходящим срочную службу.
— На сверхсрочную службу не думали остаться?
— Да нет, хотелось рок-н-ролла. Сразу после армии начал работать в ансамбле Сергея Сарычева «Альфа».
— Вот так вот сразу в популярный коллектив? Каким образом?
— У меня был приятель, который подрабатывал в «Альфе» техником и немного поэтом. У Сергея возникла проблема с гитаристом. Вот так всё и сложилось. Сарафанное радио в чистом виде.
— Музыкальное-то образование в конечном итоге вы получили?
— У меня остался незаконченным институт культуры, но это было уже позже — в 1988 году.
— Ой, давайте вернёмся к «Альфе». Сколько продлилось ваше сотрудничество?
— Недолго. Всего два месяца. Там случилась неприятная ситуация, когда Сергей сломал руку и коллектив был распущен. В тот момент я начал играть в ансамбле «Аэротон». Это был инструментальный коллектив под руководством Владимира Осинского. Мы играли сложную хитрую музыку, которая, наверное, была ближе всего к джаз-року. Коллектив в тот момент взяла в свою концертную программу известная актриса Маргарита Терехова. Время тогда было непростое, был список запрещённых групп, а у неё была возможность быстро «залитовать» программу и выступать с концертами.
Собравшаяся компания тогда состояла из самой Маргариты Борисовны, её дочери Анны, актёра Альгиса Арлаускаса, нас и ещё не заявившего о себе на всю страну Игоря Талькова. В программе был мини-спектакль, смешной фольклорный блок, было инструментальное отделение и несколько песен Игоря Талькова. Хорошо подготовленный сборный концерт. Протрудился я там чуть больше года.
— После «Аэротона» как складывалась ваша карьера?
— Началась моя спокойная жизнь в «Росконцерте» , я стал участником ансамбля, аккомпанирующего певице Ксении Георгиади. С ней я проработал полтора года.
— А лично для вас существует «устаревшая музыка»?
— Есть много старой музыки, которая сейчас звучит весьма современно и наоборот. Музыка бывает хорошая и плохая, извините за банальность.
— Но сейчас же популярно агрессивное звучание с высоким уровнем громкости, семплинг и прочие атрибуты современной звукозаписи. Живая игра уходит куда-то на второй план. Раньше же больше была важна виртуозность, умение играть концерты. Получается, что в плане исполнительского мастерства придётся от многого отказываться.
— Всё перечисленное это, на мой взгляд, лишь краски. Можно использовать те или другие, смешивать и т.д.. Лишь бы концерт получился хороший. Вот, например, «Rolling Stones» до сих пор весьма популярны, и без всякого семплинга.
И вы верно подметили, что современный музыкальный язык в выразительных средствах сильно изменился. Из него практически ушли элементы музыкального языка семидесятых-восьмидесятых годов. А вот те приёмы, которые использовали в шестидесятые, почему-то, читаются современно. И если «старики» используют эти приёмы по привычке, то молодые музыканты — потому, что они сейчас работают.
— У меня любимый период — это семидесятые, когда балом правил мелодический хард-рок вроде Deep Purple или Uriah Heep с их разложенным, подобно «Песнярам», вокальным четырёхголосием. Русский человек более склонен к мелодии, чем к ритму.
— Да, я тоже очень люблю семидесятые. Но в коммерческом плане понимаю, что если сейчас вдруг каким-то волшебным образом возродить молодыми группу «Shadows», то это будет более продаваемо, чем, скажем, «Uriah Heep», хотя последние мне гораздо больше нравятся.
— Но вернёмся к вашему творческому пути…
— В конце 1988-го года я ушёл от Ксении Георгиади на вольные хлеба. Советский Союз ещё не закончился, но мы уже надеялись покорить мир. В то время в Москве было много групп, сориентированных на Америку и Европу.
Одним из проектов был «NN3», с которым мы записали альбом, который, к сожалению, так нигде и не был издан. По стилю это было что-то вроде «новой волны», нечто среднее между «A-Ha» и «Depeche Mode». На английском языке, разумеется.
— Это было с коммерческим прицелом, или вам такое действительно нравилось?
— Действительно нравилось и это было с коммерческим прицелом. Такое случается.
— Насколько понимаю, именно тогда вы начали работать в студии.
— Да, пожалуй. Во время записи альбома мы практически жили на студии. Нам повезло. Виталий Богданов, тогда ещё не радио-магнат, позволил нам забрать под запись нашего альбома всё некоммерческое время его студии. И поскольку мы там торчали постоянно, даже когда записывались другие музыканты, меня попросили сыграть сначала с одним, потом с другим… Так это и стало работой. Студия спасла меня в «эпоху Ласкового Мая», когда многие музыканты ушли из профессии.
— Концертная работа стала вообще невыгодна или вы всё же с кем-то выступали?
— В начале 1991 года меня позвал к себе в группу Игорь Тальков, который к тому времени уже был очень известным артистом. Он собрал большой коллектив из отличных музыкантов. С Тальковым мы были в хороших товарищеских отношениях ещё со времён «Аэротона». Но длилось это недолго — месяца три, после чего мы с Джавадом ушли (Игорь Джавад-Заде — прим. авт.). Не потому, что не сработались. Все было хорошо , но то количество людей, которые были в группе, делали её в то время коммерчески нецелесообразной для Игоря(хоть он и не признавался в этом).
— Так он же был фантастически популярен…
— Да, он был очень популярен —это правда. Но то, что происходило тогда в стране с деньгами просто сводило на нет какую бы то ни было коммерцию. Мы понимали, что так не может продолжаться долго и предпочли уйти, чтобы не испортить отношений.
— И вы продолжили заниматься чисто студийной работой?
— Да. Работы вполне хватало.
— А с чем вы связываете такое положение дел? Кто-то умел играть на сцене, но не мог сосредоточиться в студии?
— Мне сложно на это ответить. У многих артистов не было своих коллективов. Или, опять же, в начале девяностых на сцене было много фонограммных музыкантов… К тому же окончательно пришло время секвенсоров и компьютеров, к ним надо было приноравливаться. В конечном итоге студийная деятельность затем была моей основной работой лет пятнадцать-двадцать.
— Если я правильно помню, то вы ещё играли на альбоме Татьяны Булановой «Моё русское сердце» (1996 год).
— Возможно.
*напевает «Ясный мой свет, ты напиши мне слезою дождя на мокром окне»*
— Да, играл. Конечно, играл. Извините, что запамятовал. Правда, мы с Татьяной, практически, не пересекались в студии и сейчас при встрече она, наверное, меня и не узнает.
Моя жизнь в то время была довольно активной. Практически каждый день я записывал какую-то новую песню. Иногда и не одну. И архивов, конечно же, не вел.
Да, и артистов и коллективов с которыми я имел честь стоять на сцене за 40 лет накопилось немало. Это не хорошо и не плохо. Просто так сложилось.
— В нашей стране довольно ярая конфронтация между рок- и поп-музыкой. Да и в нашем сегодняшнем разговоре мы так или иначе помимо «хорошая», упираемся всё-таки в «рок». В этой связи, не могу не задать вопрос: не противно было с «попсой» работать? Или, может, приходилось превозмогая себя и закрыв глаза, мол, я получу за это неплохие деньги… а потом пойду играть рок-н-ролл!
— Я в любой работе, даже в той, которая «пришёл-ушёл», всегда искал какие-то кайфовые моменты. Хорошая аранжировка, удачный грув, приятное общение.. Старался полюбить каждую песню, которую играю (хотя бы до момента выхода из студии). Мне казалось это важно. Ведь эмоции остаются потом на записи. Хотя, такого, чтобы я играл какие-то откровенные помои, я честно не припомню.
— Может, просто повезло?
— Не исключаю и такого. Я, скажем, записывался с группой «На-На» и сыграл гитары в песне «Шляпа». Это стыдно?
— Да, вроде, нет… Это к самой «На-На» есть вопросы, как они под фонограмму «чесали» по всей стране, а к вам — нет.
— Мне слово «попса» до сих пор неприятно, хотя сейчас уже попривык. Я не до конца понимал, почему «попса»? Почему так обидно? Есть же хорошая поп-музыка, есть нехорошая поп-музыка. Но зачем всё это называть одинаково?
— Ну, скажем, Агутина никто попсой не называет.
— Называют. У нас либо «рок», либо «попса». Словосочетания «поп-музыка» и «популярная музыка» в обиходе практически не встречаются. Зато «попса»… Разве нет плохого рока? Есть. Почему он тогда не называется, например, «рочок»?
— Есть «говнорок». Но почему-то этим словом называют поголовно условный «русский рок» без разделения его на плохой и хороший.
— Вот именно! Либо говнорок, либо попса. Сами себя загоняем ниже плинтуса в самооценке. Но как бы там ни было, все девяностые годы я провёл в стане именно поп-музыки.
— Ограничивались только студийной работой?
— От постоянной работы в студии у меня начинала ехать крыша, поэтому я старался совмещать ее с концертами. Одной из таких отдушин был коллектив Кристины Орбакайте, в котором я проработал в течение семи лет.
— Уже упомянутый вами Игорь Джавад-Заде, который также когда-то работал с Кристиной Орбакайте, очень высоко оценил её работоспособность.
— Помимо высокой работоспособности, Кристина всегда отличалась очень высокой принципиальностью, как к себе, так и вообще к работе на сцене. Тогда это был абсолютно живой коллектив без примеси фонограммы или плей-бэков. Мало того, когда мы начали работать, на гастроли решили ездить без танцоров, потому что Кристине было тяжело петь, и танцевать одновременно. Но лучше без балета, чем под «фанеру». Так было года два, пока она не набрала практики живой концертной работы. Затем появилось два танцора, затем четыре. А потом я ушёл.
— Причина?
— Совокупность факторов. Поначалу я легко совмещал студию и гастроли, а потом количество концертов стало расти и я понял, что начал терять студийную работу. Когда это было четыре-пять концертов в месяц, то это вообще никак не влияло на студийные дела. Ты улетел-прилетел и в любом случае сегодня или завтра на студии. А когда ездишь в туры, то всё становится сложнее. Я выбрал студию.
Хотя уже в 2001 году мы собрали группу «Balls of Fire».
— «Всего лишь» двадцать лет назад.
— Всего лишь двадцать лет назад! Ого… Мы работали довольно много как по клубам, так и по заказным концертам. Несмотря на то, что играли кавера, там хватало места творчеству, поскольку мы активно всё перелопачивали под себя. Еще у нас был акустический проект на двоих с Машей Кац. Мы дружим с 1994 года, еще с «Евровидения».
— Но вернёмся к «Balls of Fire». Маша Кац в интервью подчёркивала несколько раз, что репертуарная политика этого коллектива лежит исключительно в руках её участников. Нетривиальный подход к группе, которая играет кавера…
— Дело в том, что мы не думали ни о какой коммерции. Нас собрал у себя дома Леонид Гуткин и произнёс слова человека, который прожил десять лет в Америке: «Ребята, а вы не сходите с ума от той музыки, которой мы все зарабатываем деньги? Давайте для терапии поиграем то, что нам всем нравится». Мы подумали: «А почему бы и нет?». По этому принципу мы и играли первые два или три года, не ставя перед собой вообще никакой цели, кроме вышеозначенной терапии. А потом, стали поступать какие-то коммерческие предложения, абсолютно без нашего участия. При этом нас брали уже такими, какие мы есть. Конечно же на заказных мероприятиях мы не играли ничего совсем уж сложного и мудрёного, чтобы не распугивать публику. Но вот чтобы специально — мы ни под кого не подстраивались.
— А вот это действительно удивительный факт — в 2003-2005 годах вы были участником группы «Калинов Мост». Не переходя на личности и не умоляя ни вашего, ни чьего бы то ни было творчества, стоит сказать: «Калинов Мост» — это штучный товар!
— Безусловно.
— И как же так получилось?
— В тот момент я работал над одной из песен Игоря Сандлера на его студии и там же записывался «Калинов Мост». Они меня попросили что-то сыграть, потом ещё что-то, а потом «ну, давай, поехали?». Ну, давай, поехали! Записали альбом и поехали по стране.
— Вы к тому времени были видавшим виды профессионалом. Был ли вам интересен этот опыт?
— Очень. По большому счёту в русский рок я до этого не погружался и чисто по человечески это был мой первый опыт такого рода. В «Balls of Fire» были собраны музыканты-профессионалы с опытом общения с разными артистами, с работой в студиях. Здесь же были люди, которые с младых ногтей играли только свою музыку, причём без погружения в какую-то профессиональную структуру, со своей философией, мировоззрением. Для меня это было, честно говоря, в новинку. Многие вещи я стал понимать только потом, «задним умом», уже анализируя. Самое простое, как ни странно, было всё это сыграть. А вот понять философию коллектива и причинно-следственные связи… Да и музыка мне нравилась.
— В таком случае, почему же столь скоро разошлись пути с «Калиновым Мостом»? Опять сложное пересечение студийной и гастрольной деятельности?
— Не совсем. Там была история с очень долгим и не очень удачным, на мой взгляд, сведением альбома «SWA». Из-за этого мы начали конфликтовать с Димой Ревякиным. И потихоньку это привело к тому, что мы разошлись. К сожалению, в этом есть и моя вина, причём приличная.
— А вы с Ревякиным были одного возраста?
— Да, примерно одного. На конфликт поколений не спишешь. Всё это чисто эмоциональные вещи. Но остался записанный альбом и это очень хорошо. Он до сих пор мне нравится, хотя сведение, по моему мнению , не раскрывает всего того, что там было сыграно.
— Является ли русская рок-музыка, согласно расхожему штампу, музыкой протеста?
— Очень хотелось бы, чтобы рок-музыка была музыкой людей, которые честно высказывают свои мысли и чувства. А про протест это или, скажем, про свободу — наверное, это уже не так важно. Прежде всего это честность и смелость.
— Тогда скажите честно, кто и как ангажировал вас в «Машину Времени» в 2012 году.
— Александр Кутиков. Мы с ним были знакомы мы с 1991 года, когда работали вместе над альбомом Михаила Шуфутинского «Тихий Дон». Я, как не трудно догадаться, играл на гитаре, Евгений Кобылянский делал аранжировки, а Александр Кутиков был продюсером — смотрящим за всем процессом. Поясню для тех людей, кто считает Александра Кутикова только частью «Машины Времени». Он серьёзный музыкальный продюсер. У него своя выпускающая компания «Sintez Records» и если я начну перечислять все его достижения и проекты, то в этой статье на меня уже точно не останется места. Вот он мне и позвонил.
— Тогда откровенно провокационный вопрос, который стоит разделить на две части. Почему позвонили именно вам? И звонили ли кому-либо ещё? Ведь занять место Евгения Маргулиса…
— Ну, во-первых, не место Евгения Маргулиса. Меня же позвали на роль гитариста. Да, я полноценно принимаю участие в записях и аранжировках, но стоит понимать, что игра на гитаре была лишь одной из ролей Маргулиса в «Машине Времени» и не самой главной (улыбается). Песни, которые он написал и спел в «Машине» — это здорово.
Отвечая на вопрос, почему позвонили именно мне, отвечу — понятия не имею, лучше спросить у Кутикова. Но да, были ещё кандидатуры.
— Было прямо полноценное прослушивание?
— Да, прослушивание было. Я предварительно подготовил несколько песен и приехал на базу группы.
— А зачем это было нужно? Ведь и так понятно, что вы способны «снять» или подобрать нужные гитарные партии и сыграть их — профессиональный музыкант, как-никак.
— Один человек подходит группе, а другой нет. Ты можешь быть сколь угодно большим музыкантом, но играть вместе не очень получается. И наоборот! Безусловно, надо было попробовать. Вот висят три пары брюк, все красивые, но надо примерить, какие сидят лучше.
— Что был за период, с момента когда вас утвердили до того, когда вы с группой вышли на сцену?
— В июле 2012 мне позвонил Александр Кутиков, недели через две мы встретились на прослушивании и минут через десять после прослушивания начали репетировать. Потом была ещё одна не то репетиция, не то пол-репетиции, за время которой я успел подучить ещё какое-то количество песен. А после этого для меня было шоком услышать: «Хватит репетировать, давайте делать новые песни!». Мы сделали 3 песни и записали их в начале августа. Потом я уже не помню, была ли ещё одна репетиция — кажется, была. Может, даже две. Больше никто репетировать со мной не стал, но зато придумали клубный концерт, видимо в качестве репетиции. Следующий же концерт был уже в Киеве, где мы играли на центральной площади для ста восьмидесяти тысяч человек.
Так получилось, что до приглашения в «Машину Времени», я не планировал возвращаться на большую сцену — меня вполне устраивала клубная жизнь «Balls of Fire». Но сцена — это хороший наркотик, от него сложно отказаться.
— Первый восторг от того, что работа, видимо задалась, раз вы до сих пор в группе, прошёл. Каково это десять лет играть в «Машине Времени»?
— Естественно.
— Вы дома? В творческом плане.
— Я всё-таки являюсь приглашённым музыкантом. Поэтому моя роль — это работа в заданных рамках, которые я, правда, ставлю себе сам. Тут надо отдать должное коллективу, меня никто и никогда не ограничивал в партиях или звуках, у меня стопроцентная творческая свобода. Но в таком коллективе, как «Машина Времени», главное — не испортить! За плечами у них огромная история человеческой любви, история воздействия на десятки миллионов человеческих судеб. Тянуть одеяло на себя я не только не имею права, но и просто не хочу.
— Считаете ли вы, что история с «Машиной Времени» — это вершина вашего творческого пути или есть надежда, что случится что-то ещё ничуть не меньшее, чем вы будете гордиться?
— Я конечно хотел бы, чтобы случилось ещё что-то, чем бы я мог гордиться. А произойдёт это в рамках коллектива «Машина Времени» или нет — не так уж и важно. Но конечно же хотелось бы сделать еще что-то, чем можно будет похвастаться перед внуками.
